Как отбывают срок в заключении мужчины, прописано до мелочей. Женская тюрьма также имеет свои особенности, но тема эта уступает мужской по насыщенности информацией. Постараемся изложить о жизни женщин-заключенных просто, не нагнетая, как есть.
СИЗО
Все начинается с СИЗО. В следственном изоляторе надлежит находиться до того момента, пока приговор не вступит в законную силу. Для новичка — это серьезное испытание, но скорее морального толка.
То, что показывают в фильмах, как новоприбывших встречают, избивая, насилуя, отбирая вещи, по большому счету, не соответствует реальности. Но однозначно есть стресс, непроходящая тревога, напряжение от неизвестности и осознания себя в новом статусе.
Камера разделена на три комнаты, двери между ними отсутствуют. В каждой из комнат стоят по 21 двухъярусных кровати, что подразумевает 42 места. В лучшем случае рядом с кроватью может находиться тумбочка, приваренная к полу, где позволено хранить допустимые личные вещи.
В худшем случае, имущество складывают в пакеты. Туалет, комната для приема пищи, откидное окошко — “корма”.
Жизнь в камере
В отличие от мужчин, у женщин-заключенных нет “авторитетов”, жить по “понятиям” для них не характерно. Организация отношений в камере строится скорее по принципу “дедовщины”, т.е. кто дольше отсидел, тот имеет больше преимуществ перед новичками.
Вот, например, схема распределения спального места. Помимо двухъярусных кроватей есть четыре отдельных, стоящих особняком. Этот наиболее привилегированный “участок” называют “поляна”.
Спать там может, как правило, старшая по камере и доверенные ей лица или просто “старосиды”.
Остальные места распределяются также по старшинству: новоприбывшие располагаются у прохода или около туалета, женщины со “стажем” занимают более удобные кровати, как только они освобождаются. Новенькая должна довольствоваться тем, что останется.
В основном, заключенные нацелены на сохранение своего собственного минимального комфорта. На воле этот принцип также распространен, но в стесненном пространстве это проявляется острее.
Со временем приходит понимание, что в одиночку сложнее справиться с бытовыми неудобствами, и чтобы обрести хоть какую-то поддержку, женщины объединяются в “семейки”, группки по два-три человека.
Внутри “семейки” принято делиться продуктами и предметами первой необходимости.
Бывали случаи, когда женщинам приходилось консолидироваться, дабы добиться улучшения общих для всех условий содержания, вытребовать определенных поблажек. Малыми разрозненными силами такого достичь практически невозможно.
К слову, в женских тюрьмах ситуация с туберкулёзом намного лучше контролируется и заразиться им меньше вероятности, чем в мужском заключении.
Добровольно-принудительное стукачество
Оперативникам СИЗО всегда требуются “свои” люди, которые будут приносить нужные им сведения. Как правило, на роль доносчика выбирается негласный лидер, способный влиять на мнение большинства. Такому человеку не составляет труда войти в доверие к сокамернице и выведать информацию, нужную оперативнику. Уточнять не нужно, что подобный контингент в заключении не жалуют.
Особое отношение получают те, кто на сотрудничество не идет. За отказ закономерно следует наказание. Например, используется зачастую такой метод. Узнав, что несговорчивая заключённая получила долгожданную посылку, оперативник может решить, что женщину надо срочно перевести в камеру в противоположном конце этажа, не важно по какой причине.
Ей приказывают собрать свои многочисленные вещи, а также только что полученные с воли, и со всем этим тяжёлым скарбом, общим весом около 50 кг. она начинает переходить из камеры в камеру, с этажа на этаж.
Другим способом надавить на заключенную является наказание сокамерниц. Реакция многих, с учетом разного возраста и положения, бывает непредсказуема.
На сотрудничество идут в основном из-за поблажек со стороны режима, из-за необходимости в каких-либо вещах, а также из страха.
Полученные от “стукачей” сведения используются в деле нужной заключённой, при этом источник информации не разглашается.
Представить подобное у мужчин не представляется возможным. У мужчин-заключённых жизнь вертится вокруг того или иного “авторитета”, благодаря чему коллектив становится сплоченным, и администрации приходится с этим считаться. “Авторитету” ничего не стоит воспользоваться тюремной почтой (“дорогой”), чтобы всколыхнуть или утихомирить все камеры.
Подобной координации в коллективе женщин нет, а значит, любая по отдельности — легкая добыча для манипуляций оперативников.
Этап
Как только приходит документ, подтверждающий, что приговор вступил в законную силу, женщину оповещают, чтобы она собирала вещи. Куда ее направляют, как долго ехать, что с собой брать, никто не говорит.
Начинается новый, мучительный своей неопределенностью, период.
С вещами женщина отправляется в “сборку”, место, где собираются для отправления заключенные, каждый по своему направлению. Подъезжает автозак, который отвозит их на вокзал.
Там женщин пересаживают в “столыпинский” вагон. Вагон цепляют к поезду, и в путь.
На протяжении всего пути несколько раз в день проходит перекличка, женщин постоянно обыскивают на предмет запрещенных вещей, им неоднократно приходится раздеваться и снова одеваться, вытряхивать содержимое сумок, которые тут же срочно нужно собрать.
Зона. Коблы и Ковырялки
Новоприбывших на зоне встречают медосмотром, выдают одежду, в которой надлежит ходить весь срок. Теперь женщина по требованию обязана называть свою фамилию, имя, отчество, год рождения, статью и срок отбывания наказания.
До 2003 года на зоне женщины лишь частично придерживались “понятий”. Стукачей не любили и всячески их наказывали, сотрудничать с администрацией было зазорным. После 2003 года ситуация изменилась.
К администрации стали обращаться не столько с жалобами по-существу, но и с обыкновенным доносами, тем самым заслуживая себе поощрения.
Стукачи стали находиться под защитой сотрудников колонии, для них оказались допустимы и мелкие нарушения, на которые верхушка просто закрывала глаза.
Как и в СИЗО, в тюрьме живут “семейками”, так легче организовать быт, да и тесное общение скрашивает серую жизнь заключенного. Последствия такой привычной, почти семейной, коммуникации заметно ощутимы, когда кого-то из “семейки” выпускают на волю. Оставшемуся трудно все начинать сначала.
“Семейки” не всегда подразумевают любовную связь, но бывают и такие случаи.
Среди женщин в колонии довольно сильно распространены однополые отношения. Таких называют коблы и ковырялки. Отдельную статью про них Вы можете найти на нашем сайте.
В некоторых тюрьмах со стороны администрации намеренно идет активная поддержка таких пар, опять же не из лучших побуждений, а для того, чтобы манипулировать, заставляя одного из партнеров влиять на свою половину.
Стоит отметить, что в мужских колониях обратное, негативное, отношение к гомосексуализму. Геи относят к низшей касте, им достается самая грязная работа и запрет на место за общим столом.
Отдельной темой стоит оговорить положение беременных и женщин, родивших в тюрьме. На сегодняшний день отношение к этой уязвимой категории заключенных несколько изменилось, но нотки осуждения “непутевых мамаш” по-прежнему присутствуют.
Как будто главное в этом естественном моменте жизни не святая святых — рождение ребенка, пусть даже оступившейся женщиной, а моральная сторона вопроса. Там, где по факту требуется конкретные действия для успешного вынашивания, рождения и дальнейшего воспитания ребенка, стандартно, как минимум, следует пренебрежение.
Появившегося на свет младенца без осложнений на следующий день после родов отправляют из роддома вместе с матерью к месту ее постоянного пребывания. Если речь об исправительной колонии, то ребенка помещают в Дом ребенка при тюрьме. Жизнь женщины продолжает идти тем же ходом, что и у остальных заключенных, в свободное от работы время она может посещать малыша.
Пребывание ребенка в тюремном Доме ребенка рассчитано на три года. Если матери остается отбыть наказание незначительное время, его могут оставить до 4-х лет. Если срок заключения продолжительный, ребенка передают в Детский дом. Вероятность встречи матери со своим чадом в дальнейшем очень мала. Но бывают и исключения.
Так у нас сложилось, что вышедшие из мест не столь отдаленных, в обществе воспринимаются уже не как люди, несмотря на характер судимости, действительную вину и т.д. Никто с этим тонкостями разбираться не будет.
И без того утратившие социализацию бывшие зеки и зечки не получив поддержки в обществе, закономерно скатываются на ту же преступную стезю. Какие уж тут дети…
Тюремный быт
В заключении у женщины мало возможности отстоять свои права, при этом пресс администрации колоссальный. Практически все работают, так быстрее проходит время, да и лишние деньги не помешают.
В тюремном магазине ассортимент скуден, а цены зачастую завышены. Нехватка качественной пищи быстро сказывается на здоровье заключенных. Потерять зубы и посадить желудок — элементарно. Рассчитывать можно только на передачи родных, но не факт, что они попадут в руки в должном виде. Жаловаться бесполезно, письма, звонки прочитываются и прослушиваются.
Работы на зоне предостаточно. Основной труд — шитье. Швейная фабрика располагается в ангаре, в котором машинки стоят одна за другой. Каждый выполняет свою операцию в рамках общего заказа. Если ты по какой-то причине не справляешься со своей работой, то тем самым тормозишь всю работу. Соответственно, разбираться и помогать тебе никто не будет. Вместо этого ожидаемы ругань и тумаки.
Находясь в стрессе, как правило, многие все же быстро осваивают необходимую операцию.
Часть заключенных отправляют на работы, связанные с обслуживанием зоны. Например, в отдел технического контроля, где проверяются изделия на предмет брака. Плотники, библиотекари, слесари, бригадиры — те места, куда стремятся попасть женщины со швейной фабрики.
Монотонный швейный труд не многие выдерживают.
Ряд должностей положены исключительно людям с высшим образованием, например, в отделе социального обеспечения. Зачастую сотрудники ФСИН не способны в силу отсутствия знаний и опыта справляться со своей работой.
В таких случаях всю работу за них выполняют грамотные заключенные за мизерную зарплату на полставки и, опять же, за лояльность. Сами же ФСИНовцы получают зарплату как положено.
Поэтому для них так ценны “умные” кадры из заключенных, поэтому их так редко отпускают по УДО.
Так, в борьбе за минимизацию дискомфорта в тюремных условиях, проходят годы. У кого-то пара лет, у кого-то десятки. Человек так устроен, что привыкает ко всякому, даже невыносимому существованию, но при всем этом живет надеждой на лучшее. И кажется заключенным, что лучшее там, за решеткой. А на выходе оказывается, сложности не заканчиваются, а начинается их новый виток.
Источник: http://politika-v-rashke.ru/vse-o-zhizni-na-zhenskoy-zone-masti-koblyi-i-kovyiryalki-kuritsyi-byit-deti/
Правила выживания в российской женской тюрьме
Быт и внутренние правила поведения в женских исправительных учреждениях системы УФСИН имеют отличия от особенностей пребывания в колониях для осужденных-мужчин – они менее жесткие, и в женских колониях гораздо меньше проявлений насилия между заключенными.
Однако существуют «трансгендерный», общий поведенческий кодекс жизни в неволе, аксиом которого лучше придерживаться всем попавшим в места не столь отдаленные, вне зависимости от половой принадлежности.
Будь собой, но себе на уме
Опытные женщины, «заезжавшие» на зону неоднократно, знают: лучше вести себя там нормально, естественно, так же, как на воле – не «быковать» и по возможности не провоцировать конфликты.
Человечность, умение общаться и выстраивать ровные взаимоотношения ценится везде, в том числе, и в колонии.
В конце концов, не конфликтуя, женщинам на зоне гораздо проще решить многие проблемы и добиться желаемого.
Тем не менее, все же лучше спросить, можно ли присесть на «шконку» к незнакомой собеседнице, не говоря уже о том, что без спросу брать чужие вещи тоже нельзя. Тем более – красть: «крыс» презирают и делают изгоями везде.
Не нужно замыкаться в себе и уходить во «внутреннюю эмиграцию», отгораживаясь от коллектива – во-первых, это бессмысленно в условиях заключения, когда люди вокруг 24 часа в сутки, во-вторых, чревато для психики, особенно женской, более восприимчивой к внешним раздражителям, чем мужская – можно легко сломаться и опуститься. Необходимо свыкнуться с мыслью, что срок неминуемо закончится и выход на свободу гарантирован – надежда на освобождение поможет пережить срок заключения.
Не болтай!
Нельзя и впадать в крайности – распахивать душу перед всеми, откровенничая направо и налево. Лучше чаще помалкивать и не распространяться о прошлом, даже той, кого считаешь преданнейшей подругой – масса случаев, когда продают и предают именно близкие. Надо поменьше говорить и больше слушать.
Особенно не стоит делиться секретами прошлой половой жизни – допустим, если новые знакомые узнают о вашем опыте орального секса, вас, по меньшей мере, будут сторониться и не допускать к общему столу. Схожее, только более жесткое отношение в мужских зонах к тем, кто признался в практике куннилингуса с женщиной.
Наркоманкам, особенно героиновым, доверять не следует вовсе – продадут при первой же возможности – либо администрации, либо старшей по отряду: у этих зэчек, как правило, совершенно атрофированы какие-либо нравственные устои, и они за пачку чая или сигарет готовы заложить родную мать.
Не нужно стремиться к сотрудничеству с администрацией колонии – подобное рвение не поощряется ни на женской, ни на мужской зонах.
Хотя в действительности стукачей в женских колониях даже больше, чем в мужских – наверное, этот феномен объясняется тем, что женщины в принципе словоохотливее представителей сильного пола.
Всегда есть возможность уйти от вербовки оперов и просто делать свою работу – на промзоне или в другом месте, куда тебя определили. Нельзя юлить и хитрить, метаясь между администрацией и соратницами по несчастью – это продлиться недолго, и неминуемо плохо кончится – для той, кто это затеяла.
Позаботься о себе
Женщине в заключении особенно нельзя запускать себя – необходимо постоянно содержать свое тело в чистоте – на зоне масса возможностей подхватить какую-нибудь заразу. Не зря в женской колонии мыло считается такой же вещественной валютой, как чай или сигареты.
Жизненно важно не утаивать наличие каких-либо заболеваний, которые имеются или же были в прошлом – если есть возможность, нужно искать их подтверждение (справки с воли, результаты обследований и т.п.).
Во-первых, это может помочь ослабить режим содержания в колонии (переведут на более легкую работу, могут предоставить другие поблажки).
Во-вторых, в условиях заключения, когда возможностей для поддержания нормального состояния здоровья несоизмеримо меньше, чем на воле, в принципе нужно пользоваться любой из них.
Источник: https://the-criminal.ru/pravila-vyzhivaniya-v-rossijskoj-zhenskoj-tyurme-2/
Пытки, издевательства и насилие в женских тюрьмах. Реальные истории 18+
В женских колониях нет такой строгой иерархии, как в мужских: нет разделения на ярко-выраженные касты, отсутствуют так называемые «понятия», не стыдно заниматься физическим трудом.
Внимания на прежние криминальные заслуги и список «отсидок» обращают мало: важнее другое – какая личность попала в камеру, какой от нее может быть толк для остальных, насколько щедра ее родня на посылки и подарки.
Касаемо условий и санитарии – как повезет. Есть образцово-показательные места, в которых нет перебоев с горячей водой, свежая еда и сносное медицинское обслуживание. Есть и иные: с высоким процентом самоубийств из-за огромного количества насилия, с протухшей едой, отсутствием банальных лекарств, моральным и физическим унижением со стороны руководства.
Для решения вашей проблемы ПРЯМО СЕЙЧАС получите бесплатную ЮРИДИЧЕСКУЮ консультацию:
+7 (499) 938-51-93 Москва
Показать содержание
Кто считается опущенной в зонах для женщин?
Изгои в женских колониях есть, как и в мужских, однако отношение к ним, скорее, брезгливое, а не агрессивное.
За одним исключением: детоубийц там категорически не любят и устраивают им «темные» при первой возможности. Поэтому для этих дам приготовлены отдельные камеры с осужденными по таким же статьям.
С презрением относятся к наркоманам с большим стажем, героинщицам – считается, что они продадут любую за сигарету или щепотку чая.
Сторонятся женщин с диагнозом вирусного иммунодефицита человека, больных венерическими заболеваниями, онкологией. Не терпят, как ни странно, лентяек – ведь от выработки нормы на производстве зависит весь коллектив камеры и наказание заслужат все. Поэтому совсем отказаться от работы не получится.
Подробнее об опущенных читайте тут.
Что происходит в колониях?
Правозащитники бьют тревогу: несмотря на, казалось бы, строгий контроль и призывы к введению «прозрачности» по делам заключенных, в отдельных колониях продолжают применяться варварские методы по поддержанию порядка и удержанию в «узде» большой массы людей. Причем женщины страдают не меньше, чем мужчины.
Самые распространенные пытки и издевательства над женщинами — заключенными в современной России следующие.
- Холодный карцер. Провинившуюся женщину отправляют в карцер. Это холодное и очень маленькое помещение, в котором часто отсутствует даже табурет, не говоря уже о лежанке. Женщину лишают еды и предметов гигиены, при попытках заснуть будят звуковыми сигналами или пинками, насилуют или избивают дубинками или кирзовыми сапогами.
- Пытка электрошокером. Электрический ток причиняет ощутимую боль, но не оставляет следов. Этим-то и пользуются сотрудники колоний. Причем подносят электрошокер к самым чувствительным женским местам:
- Половым органам.
- Соскам.
- Лицу.
- Привязывание к кровати. Такой метод применяют к буйным заключенным или к женщинам, которые отказываются принимать пищу. Их привязывают к кроватям в виде «звезды» – растянув в разные стороны руки и ноги. Используются обычные веревки, которые врезаются в кожу и не только причиняют страдания, но и оставляют плохо заживающие следы. Такая пытка длится часами: женщинам не разрешают вставать даже в туалет.
- Пытка водой. Воду используют довольно часто. Это обливания на морозе. Жертве не дают согреться, отправляют обратно в холодную камеру, а через несколько часов снова обливают. Топят в емкости. Достаточно небольшого таза, куда наливают жидкость и окунают раз за разом лицо жертвы. Когда она начинает захлебываться — ее вытаскивают, дают продышаться, и снова окунают.
- Пытка бессонницей. Осужденную помещают в одиночную камеру и не дают спать. В камере постоянно горит свет, а охранник заглядывает в дверной глазок время от времени и, если женщина в этот момент закрыла глаза – ее награждают тычками или ударом дубинки. Дело нередко заканчивается обмороками.
Истории из жизни
Яна Л.:
«Да, это была моя большая ошибка. Не нужно нам было трогать ту женщину. Мы выпили перед нападением – каждый по нескольку бокалов алкогольного коктейля – а после увидели ее: в меховой шубе, расфуфыренную, и захотели позабавиться. Вырезали по паре лоскутов из шубы.»
Но суд посчитал действия компании не шуткой, а грабежом, и Яна на 9 месяцев попала сначала в СИЗО, а после – в колонию на долгих 15. Колония в Калужской области была открыта совсем недавно и контингент там был, в основном, московский.
Многие – первоходы, получившиеся сроки за распространение наркотиков, кражи и убийства. И условия содержания отличались от многих других: два рабочих дня через два выходных, доступный душ и всегда есть горячая вода. Но постепенно перед девушкой открылось другое: узкий мирок озлобленности и недоверия.
«У каждого сотрудника на груди была прикреплена видеокамера. Как-то раз одна заключенная попыталась ее сорвать – и получила дополнительный срок за нападение. Контроль жесткий и ежесекундный, тумбочки могли проверять по 6 раз за день. Или разрешали садиться за стол в обеденный час только троим, а остальных выстраивали возле стенки и заставляли смотреть. Это называлось «профилактика».
Но бывали и там отдушины. По выходным в местный клуб приезжал психолог: проводил беседы, показывал фильмы.За хорошее поведение позволялось заниматься в спортзале.
В нашем отряде было много людей с деньгами, блатных. Они подмазывались к ментам: покупали то планшеты начальникам, то диваны в колонию. Выносить мусор и мыть туалеты заставляли остальных, и это считалось унизительным.
Попробуй заплачь – посчитают слабой и начнут гнобить, а то и шпынять исподтишка. Нужно было не молчать, а грубить в ответ, огрызаться. Но жестоких избиений я не видела – больше на словах «посылали».
Кстати говоря: раньше тех, кто отказывался от хозяйственных работ, уважали и всячески превозносили. Сейчас к ним такое же отношение. Выйти по УДО всем хочется, а единственная дорога к этому – примерное поведение. Или же деньги.
Ходили слухи, что один год стоит миллион рублей. Насобираешь – дело в шляпе. Но я свой срок отсидела полностью. Что еще могу сказать? Хорошие люди не работают в администрации колоний.»
Марина Ч.:
«Я попалась на «контрольной закупке». Давний друг, с которым мы иногда баловались наркотиками, предложил товар за очень маленькие деньги. Я приехала, заплатила, а на улице меня скрутили, показали документы и увезли.»
Поначалу Марину встретили в камере как свою, с улыбками и, казалось бы, искренним сочувствием. А потом все карты раскрылись. Весь коллектив разбит на группы – так легче выживать. Одиночкой быть сложно. Постоянно драки, выяснения отношений на повышенных тонах, мелкие пакости друг другу. Взрослые, опытные женщины умеют надавить на самую больную точку, если поймут, что ты поддаешься.
Вообще уровень жизни там – примитивный, детский какой-то. Забываешь все громкие цитаты и лозунги, в голове одно – это моя миска с едой, это моя шмотка. Сокамерницы провоцируют ссоры, придираются по каждой мелочи. Но особенно унижают по статьям, например, детоубийц просто ненавидят. С ними отказываются есть за одним столом и стоять рядом на проверке.
В хозотрядах было тяжело – работы и на пекарне, и в изоляторах, и на участках всегда хватало. Но это была единственная возможность хоть бы на время отстраниться от гнетущих мыслей. После перевода в Мордовию Марина с головой ушла в работу – шитье.
«Мы шили защитные костюмы на швейных машинках. Я ее освоила сразу и потом практически не вылезала из-за стола. Знаете, почему? И дело не в деньгах было. Я боялась попасть в карцер – там держали подолгу и били много, не кормили, и все равно приносили эту проклятую швейную машинку.
А выполнившие свою дневную норму жили в относительном покое – их и кормили как следует, и работу оплачивали. Отношение к работе строгое: если не занята чем-то – лодырь. С пустыми руками, да и вообще сидеть, руки сложив, нельзя – прессуют.»
Марина называет тот коллектив «миграцией диких кабанов» – опасный, агрессивный. Но изнасилований нет, хотя волей-неволей приходится строить «семью» с кем-то более сильным и авторитетным.
«Отношение товарок по камере меняется к концу твоего срока. Тебя начинают просто ненавидеть: ведь ты выходишь, а кому-то мотать и мотать. Один раз в меня плеснули кипятком, кто-то заступился, началась драка – в итоге агрессия всей толпы на меня же и вылилась. «Я получила там много уроков – на всю оставшуюся жизнь хватит.Главное – в тюрьме выживает сильнейший.»
Ирина Л.
«Могла ли я: выпускница журфака МГУ, подумать, что когда-нибудь пройду все эти круги каменного ада? Пресненское ОВД, где мне запустили в голову бутылью с водой, СИЗО с камерой метр на метр, «карантин», выкрашенный в беззаботный голубой цвет, два года колонии на востоке страны.
Я выдюжила и не сломалась. Хотя до сих пор мне снятся располосованные вены соседок по камере и ночные истерики.»
Хулиганство, совершенное группой лиц по мотиву идеологической ненависти – так звучала вменяемая Ирине статья. Обвинение просило 8 лет колонии, однако через 2 года девушка вышла по амнистии.
«Сразу хочу сказать – вести себя там нужно также, как и на воле вел: уважительно, спокойно, но уметь настоять на своем и не раскисать. И еще не быть излишне брезгливой, иначе с ума сойдешь. В моей камере было 40 человек. Есть и меньше – на 12. Уединения не получишь: ни книжку почитать, ни подумать.
Одноместные кровати – только для способных заплатить за это старшей по камере. Вообще блатных много было: мошенницам, укравшим миллионы у государства, жилось неплохо. Они сотрудничают с администрацией, потому если тронешь такую – влетишь в карцер, а в деле появится о «злостном нарушении» отметка.»
Ирина вынесла из случившегося свой урок – ничего и никому не рассказывать.
«Поддерживать разговор приходится, но, поделившись личным, можешь получить удар в спину. Многие заключенные, надеясь на поблажки, доносят администрации обо всем, что услышат или заметят.
Таких переводят в старшими по камере и дают ряд привилегий: разрешают завести личный чайник, кипятильником, позволяют пользоваться иногда мобильным телефоном. Даже унитазы делятся: сядешь на «избранный» – изобьют. Негласное разделение в камере неискоренимо.
Уборка три раза в день, уборка нужника и прочее вешается на тех, кто беден и болен.
Причем все чистящие средства, бумага туалетная – присылают родственники. И ты вынужден делиться с начальством, которое распределяет это по другим камерам. В больницу отправляют в крайнем случае – если заключенная не может ходить и принимать пищу.
Мою соседку с диагнозом «эпилепсия» скорая увезла только со второго раза, и лишь когда конвой подготовили. Только беременным поблажки дают. Выкидыши часто случаются, потому что врачи толком не осматривают таких. За полтора года, что я сидела, повесились пятеро, трое вены вскрыли, многие ломаются, не выдерживают.»
Нина Р.:
«Когда усатый и седой милиционер сказал мне: «Все, девушка, ты попала!» – я на него посмотрела недоумевающе. Дескать, да ладно. И не из таких переделок выбирались. Оказалось – таких-то как раз и не было.»
У девушки был обычный роман с крутым, как ей казалось, парнем. Уверенный в себе, щедрый, красивый, водил по дорогим кабакам и дарил охапками розы. А потом подкинул ей в сумочку наркотики, когда их остановил патруль на улице для проверки документов.
«В первые дни в колонии я мало что соображала. Закрыли дверь, и я стою в центре, а вокруг – 20 женщин, кто с прищуром смотрит, кто с презрением, кто с любопытством. Чувствуешь себя кроликом перед прайдом львов.
Новеньких всегда проверяют на присутствие духа, но меня спасла одна пожилая женщина. Позже выяснилось, что я ей внешне понравилась. В мужских колониях гнобят за изнасилование несовершеннолетних, в женских – за убийство детей. Подсадили одну такую.
Как узнали сокамерницы, что она своего сынишку задушила подушкой – избили до полусмерти.
А женщины дерутся хлеще мужиков. Ей нос свернули набок, зубы передние выбили, волосы вырвали. Отлежалась она в лазарете, перевели ее в другую камеру – там та же история. В итоге отправили к таким же гнидам.»
Нина признается: в первые полгода она махнула на себя рукой, перестала даже расчесываться. Ужасно боялась приставаний со стороны – увидела как-то раз соседок в недвусмысленной позе и спать не могла три ночи подряд.
«В женской камере нет понятия «опустить» – вместо этого просто избивают, если не хочешь. Сексуальный контакт нередко оплачивается: сигаретами, едой из посылок, косметикой. Но часто встречается и настоящая любовь. Не представляете, какие истерики были, когда разлучали пару одну! Одну перевели в другой корпус, а вторая вены вскрыла себе.»
О воле мечтают все и на какие только ухищрения не идут. Попытки соблазнить молодых охранников – сплошь и рядом. На вопрос, насилуют ли сотрудники женщин, Нина качает головой – она только слышала, что когда-то такое действительно было.
«Девку отводили в карцер и делали с ней что хотели. Если она беременела – сразу же аборт, не спрашивая. Но со временем это выплыло наружу, в газетах появились статьи о беспределе в колониях, и кто-то сверху запретил.»
«Выходить на волю – страшно. Ждешь этого дня, считаешь часы, а когда он наступает – ужас неописуемый наваливается, даже дышать трудно. Может быть, оттого, что мало кто действительно тебя ждет. Даже мама смотрит, как на замаранную.»
Екатерина С.:
«Когда я попала на зону впервые, то даже удивилась. Музыка играет, в волейбол режутся – как в обычном дворе. Но, когда начинаешь вглядываться в лица – видишь усталость, изнеможение, бессилие.»
За подделку документов и кражу Катя получила почти 6 лет. Сейчас о своих первых месяцах она рассказывает с улыбкой, даже шутит. Но слушать это страшно. «Сначала меня поставили к швейной машинке. Умеешь ты шить – не умеешь, это никого не волнует.»
Важно! Если заказы есть – изволь головы не поднимать, пока норму не выполнишь. Если опыта нет – ты не отшиваешься, а раз не отшиваешься – оставляют и на обед, и на ужин, и до ночи глубокой.
«Освоить все получается не сразу и эти полгода ты ходишь битая, потому что начальник промзоны требует результат с бригадира, а результата нет.
И бригадир на тебе отыгрывается все это время: может и головой об стенку ударить, и пнуть, и по рукам палкой стукнуть. Начальник меня лично заводил к себе в кабинет и бил дубинкой по ногам.
Три месяца через день я так ходила – ноги опухли, спина черная была. Но от шитья отказывалась.
Зимой камеру открывали, там было +12 градусов. А возле батареи дышать нечем. Оставили ей платье тонкое, спать не давали по ночам, ставили «ласточкой» и били, поливали водой холодной. Она в итоге повесилась.»
Катин муж бросил ее через полгода после оглашения приговора и уехал в неизвестном направлении. Ребенка забрали бабушка с дедушкой. Приезжают редко, но часто шлю посылки.
«На зоне выдают форму на год: брюки или саржевую юбку (серую, темно-синюю), пиджак и рубашку. На зиму – телогрейку. И платок обязательно. Снимешь только в цеху, если жарко. Косметикой пользоваться разрешают, но не яркой: туши чуть да бледной помады.
Баня – раз в неделю. Душа нет, на два десятка человек пара кранов и да по тазу. Моешься в помещении без света и без окон. Туалет на улице – простая дырка, и из щелей вокруг дует. К администрации ходить – толку нет. Мы для них не люди, мы контингент.
»
Источник: https://pravovoi.center/ugolovnoe-pravo/nakazanie/lishenie-svobody/nasilie-v-zhenskih-tyurmah.html
заключенные женской колонии — о том, что им пришлось пережить в местах заключения
Кира Сагайдарова отсидела 5 лет и 4 месяца за подделку документов и кражу в особо крупном размере. Ирина Носкова отсидела 4 года и 6 месяцев за кражу. Ирина Чермошенцева — 3 года за употребление наркотиков и кражу. Все — в ИК-2. Они решились рассказать о том, что творится в женских колониях: издевательства на производстве, избиения заключенных, сексуальное насилие, суицид.
ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ: ТРИ ИСТОРИИ БЫВШИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ О НАСИЛИИ, СУИЦИДЕ И ИЗБИЕНИЯХ В ЖЕНСКОЙ КОЛОНИИ
Кира Сагайдарова: Когда я попала на зону, первое впечатоение у меня было, я не могу сказать, что плохое. Люди играют в волейбол, играет музыка — все в принципе нормально.
Но когда среди людей, которые идут на промзону, я стала узнавать своих знакомых, с которыми сидела в 6 изоляторе здесь, в Москве, я поняла, что ничего хорошего здесь быть не может, потому что люди уставшие, грязные, серые лица, грязные одежды.
Ирина Носкова: Когда я приехала в колонию, только слезла с автозека, я заулыбалась. Мне администрация сказала: «Сотри с лица улыбку!».
Ирина Чермошенцева: Когда я приехала на ИК-2, я увидела очень много своих знакомых, с которыми сидела на СИЗО. Была серая масса в грязных польтах, потому что это была зима, серые лица… Я кому-то даже пыталась помахать рукой, но в ответ они даже не моргнули глазом, потому что они боялись.
ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА НА ПРОИЗВОДСТВЕ
Кира Сагайдарова: Основная моя работа должна была заключаться в том, чтобы снимать видеосъемки, производить фотосъемки осужденных, монтировать эти видео и потом показывать по кабельному телевидению.
Кроме этого, в любое вообще время суток они меня могли вызвать по громкой связи, сказать «иди садись, делай, там, на новый этап ориентировки, забивай птк окуз — базу данных осужденных. СКолько времени на часах — неважно. Устала я, спала — не спала — это неважно.
Когда в концовке я отказалась от этой работы окончательно, в 2011 году, они меня закрыли в суз, т.е. посадили в отряд строгих условий содержания.
Ирина Носкова: На второй день, когда я приехала в колонию, меня вывели на швейное производство. Не спрашивают — умеешь ты шить, не умеешь ты шить. Видишь ты в первый раз или в последний раз ты эту машинку видишь. Но, чтоб база была. Разумеется, девчонки там не отшиваются, потому что девчонки там ни разу не шили, не видели машинку.
За то, что они не отшиваются, остаются на заявках. Если рабочий день должен быть с 7 утра до 16, как положено по закону, то они работают там с 7 утра до 00 ночи, потому что так постоянные заявки. Оставляют на обеды, если ты не отшиваешься. Разумеется, ты не отшиваешься, потому что тебе надо где-то полгода, чтобы ты как-то схватить эту операцию, уже уметь шить.
Полгода тебя просто убивают: могут бригадиры подойти, потому что с них требует начальник промзоны Рыжов базу, а они базу не дают, потому что шить не умеют девчонки. Бригадир избивает.
Он избил тебя, там, раз, может подойти тебя взять за волосы, ударить головой об машинку, либо отвезти в бендежку, там тебя отпинают руками, ногами, либо снять ремень с машинки швейной и отлупить тебя.
Ирина Чермошенцева: Дней 5 подряд меня водили к Рыжову. Т.е. я заходила к нему в кабинет, и он делает такие моменты: вставай к стенке, рки на стенку, смотри на картину. Берет дубину и начинает бить. Начиная от спины, кончая попой. Я ходила черная, у меня было все черное.
Она мне говорит: «Будешь шить?», я говорю «Не буду», она мне говорит: «Будешь шить?», я говорю «Не буду». Ну, и так какое-то первое время, потом она от меня отстала, потому что она поняла, что это бесполезно. Шить у меня не получалось. Они поставили меня на упаковку, упаковывать.
У меня все руки опухли от упаковки, потому что там все пропитано ватином, а у меня кожа такая. Я говорю: «Я не буду упаковывать, потому что у меня все руки опухли». Опять я ходила, опять я получала. Но в итоге попала в художественную мастерскую, так как я умею рисовать.
Вот тогда у меня все наладилось в этом лагере, потому что художественная мастерская — это самое, мне кажется, лучшее из того, что есть в этом лагере. Мы там рисовали картины, делали матрешек, т.е. можно сказать, что начальнику колонии мы были нужны, скажем так.
И начальнику колонии, и начальнику производства. Потому что мы делали такие вещи, которые они давали в подарок.
СУИЦИД
Ирина Носкова: Вот был у нас случай на швейной фабрике, когда избили девушку одну. Бригада ушла на обед, а ее оставили шить, так как она не успевает.
В это время, пкоа бригада была на обеде, она взяла ножницы и убежала в туалет на улицу, и так вскрыла себе вены. Так как там дается небольшое количество времени на обед, пол часа, они успели придти, обнаружили ее в туалете, и ее спасли.
Это с несколькими людьми такое происходило. Вскрываются там очень часто.
Кира Сагайдарова: Я помню, в 2012 году я сидела в изоляторе уже, это был май месяц. И со мной сидела там, ну не со мной конкретно, она сидела в другой камере — девочка, ну, женщина, ей лет, быть может, за 40 было. До этого у нее были попытки: она пряталась в жилзоне, и избивали ее очень, и издевались.
На тот момент, когда она повесилась, она в изоляторе провела, елси я не ошибаюсь, где-то месяцев 5, наверное, безвылазно. Зима — это самое страшное время. Открыта камера без дверей, зимой — самое большое, градусов 12. Когда огненная батарея, к которой не подойти и не погреться, даже близко. Вот подходишь к ней — мерзнешь, дотрагиваешься до нее — обжигаешься.
Платьице вот такое коротенькое с коротким рукавом и градусов 12 температура, на окнах лед. Т.е. она просто не выдержала% ее избивали при движении «ласточкой», т.е с согнутыми ногами, полусидя, туловище вперед и руки назад — как на пожизненном заключении передвигаются мужчины. Передвигаются, ну, можно сказать, слабее, чем мы.
Мы нагибаемся в три погибели и бегаем по коридору, наверно, метров 15-20, туда-назад. Ответственный колонии, который приходит на отбой, ему пока не надоест смотреть и издеваться, пока ему люди не начнут чуть ли не в ноги падать.
Они при этом еще ставят поперек на моим туловищем дубинал, ПР-73 или еще какую-нибудь палку, и если я пробегаю и задеваю эту палку, они бьют мне со всего размаха по спине, по голове, без разницы — куда. Я сама ни раз, там, падала и плакала, и что там только не было. Т.е. им безразлично. Был период, когда они поливали нас холодной водой в изоляторе. Зимой! Т.е.
там и так без того холодно, а они нас из бутылок водой холодной поливают, чтобы нам веселее жилось там. Они нам говорили: « А не надо было в ШИЗО приходить, надо был сидеть в жилзоне!». Причем в ШИЗО в любой нормальной зоне за такие нарушения не сажают. Дадут выговор за расстегнутую пуговицу, но не посадят на 15 суток.
И вот эта женщина, она просидела там месяцев 5, наверно. Объявляла голодовку, недели две не ела ничего. Она не собиралась покончить жизнь самоубийством, она просто хотела уехать на больницу. Т.е. она до этого, пока была в ШИЗО, пыталась и со второго яруса упасть, че-то себе сломать.
Там люди страдали из-за нее, потому что наказывали других, они говорили: «Следи за ней, чтоб она ничего с собой не делала». Потом ее перевели в пкт. Там их всего двое было. Вторая женщина, которая с ней была, она 11 мая уезжает на больницу, и Сухова Альфия остается одна.
Естественно, она придумала выход какой-то из этого положения: пришла пересменка, и получилось так, что возле моей камеры задержались, возле 5-ой, а она сидела в 1-ой. пкт досматривают последней, проводят проверку. И они возле нас задержались, потому что мы стали ругаться, и они опять какие-то нарушения нам хотели повесить.
Пока мы ругались, за вот этот период, т.е. если бы они сразу провели проверку и пришли к ее камере, она бы не успела повеситься. А так как, он пришли в ШИЗО, посмотрели в глазок — она домывала пол, она была жива-здорова.
И они, вот, проверили первую камеру, вторую, мою последнюю, у нас задержались минут на 5, наверно — за этот период она перекинула колготки через батарею верхнюю, залезла в петлю и повесилась. Они открыли камеру, после нашей камеры, а они не имеют право открыть полностью камеру, пока не придет оперативный дежурный.
Они открыли камеру, видят, что она весит дергается, и говорят, я, вот, как сейчас, помню эти слова, потому что через кормушку все слышно: «О, повесилась». И дальше продолжает грызть семечки. Естественно, через 5-10 минут туда набежала вся администрация.
Самое страшное, что Поршин, такой, стоит и говорит, начальник колонии: «А кто ей вообще разрешил колготки? Как мы сейчас докажем, что она сама повесилась, а не мы ее повесили?». Т.е. его не волновал факт суицида. Они открыли дверь, они еще могли ее спасти. Они просто не стали этого делать. Они сняли ее с петли, положили на пол и ходили через нее.
А нас из камеры выводили доставать этот труп, т.е., ну, из помещения. Естественно, когда мы отказались, они очень жестоко, там, с нами… Т.е., лежит труп на полу, а они… ой, я даже не хочу это вспоминать, т.е, это ужасно. Такое безразличие: он переступал через этот труп, как через бревно. Ходил, там, ругался, почему у них это в камере было, это. Его не волновало, что человека нет. Приедет сын — забирать мать… короче, все, выключайте, не могу разговаривать.
Ирина Чермошенцева: Со мной в отряде сидела девочка, звали ее Чепырина Татьяна. Она работала на фабрике. Т.е., я работала в художественной мастерской, а она на фабрике. У нее была очень сложная операция, она, естественно, не отшивалась, оан ан фабрике практически жила. Ее не выпускали ни на обед, ни на ужин. Т.е.
ей там, кто мог, приносил кусок хлеба, она постоянна сидела шила-шила. Ее забивали до такой степени. Помимо того, что ее избивал бригадир, ее в отряде избивал дневальный, ее еще и избивала милиция. В один прекрасный день все как бы пошли на развод. Нет, точнее днем я ее увидела в столовой, на обеде: она стояла с тряпкой и ведром, протирала столы.
Я подхожу, говорю: «Тань, ты че опять на хоз.работах?», она мне говорит «Ир, я так уже устала, не могу больше, — говорит. — У меня сил нет. Я не сплю, я на одних хоз.работах и постоянно шью». Я говорю: «Ну, потерпи чуть-чуть, щас че-нить наладится, может, пошив наладится». В итоге вечером все пошли на ужин, бригадир ее на ужин не выпустил и оставил ее шить.
И она подошла к бригадиру, к Бойченко. Подошла и говорит: «Можно я хотя бы в туалет схожу?», та ее отпустила хотя бы в туалет, потому что в туалет тоже не выпускают. Очень редко. И она побежала за бригадой, т.е. она выбежала в жилзону тоже. Отметилась по доске, что как бы она тоже вышла. Побежала в дежурную часть и сказала, вот, я опаздываю за бригадой на ужин.
На тот момент никто не знал. Когда начали ее искать, никто не знал где она есть. Человека не хватает в зоне. Подняли панику. Нашли ее в ДМР, в домике в детском, она на собственном платке удавилась. Я не знаю, как они потом списывали этот труп, потому что тело было все, даже не синего, а фиолетового цвета.
Понятно было, что человека сначала били, прежде чем она повесилась. Жалко, конечно, ее. Потом нашли ее письма от цензора, даже еще не отправленные домой, т.е. цензор еще не успел отправить домой эти письма. Письма были детям. «Дорогие мои, я вас люблю, скоро вернусь домой… Ждите мнея…». У нее двое детей было — два мальчика. Эти письма были детям. С открыткой. Т.е.
она отправила это письмо, она еще не успела уйти. Т.е. она не собиралась вешаться. Она походу сделала последний шаг уже, она устала.
СЕКСУАЛЬНОЕ НАСИЛИЕ
Кира Сагайдарова: Я когда приехала колонию, тогда на безконвойное сопровождение выводили очень маленькое количество заключенных, примерно, человека 3-4. У них на балансе колонии есть свиноферма, мтф (молочнотоварная ферма), т.е. там работают осужденные.
Они должны как следить за крупным рогатым скотом, за свиньями, там, убирать, доить коров и выполнять какие-то там работы. У них там есть работодатель, который когда-то давно отбывал наказание за изнасилование. Где-то примерно год 2009-2010: начали ходить слухи, что он издевается над женщинами, насилует их. Т.е.
человеку, который там не был, которого туда не выводили на безконвой передвижение, никогда в жизни в это не поверит. Я сама очень долго не верила в это, пока в 2012 году к нам в СУЗ буквально в мае 2013 года посадили двух женщин: одна девочка молодая, очень симпатичная, а вторая — уже в возрасте, такая.
Они просто-напросто уже пошли на крайний ход. Их вывели на безконвойку, он над ними издевался, там, насиловал. Вот это молодая которая девочка, она сама лично мне рассказывала, что он не только сам, он уже настолько обнаглел, что он приводил своих друзей, чтоб над ней издеваться.
Единственный вариант, который они придумали: просто взяли где-то там, то ли у него в машине, то ли где-то в подсобном помещении у него, нашли спиртные напитки, распили их, т.е. допустили злостное нарушение с той целью, что им было все равно, что с ними сделаю за это, лишь бы их только туда не выводили.
Что сделал начальник колонии? Ему кто-то сказал, что они сделали это нарочно, чтобы не работать на мтф. Он их в одном пальто и в ботинках без колготок выводил на плац. Они целый день копали снег, приносили его с места на место. Вечером он приводил их в ШИЗО, я сама там лично сидела в тот момент.
Он приводил их в ШИЗО, ставил в камере вот так вот на растяжку, с вытянутыми руками на целую ночь. Они вот так стояли. Утром он открывал камеру, выводил их опять на снег. Так на протяжении недели. Как только вот это формальные 15 суток закончились, он их опять вывел на безконвойное передвижение.
Ирина Носкова: У меня есть одна знакомая девочка, Наташа Рычагова, она работала на швейной фабрике. Ее забрали на расконвойное передвижение, где она проработала совсем немного, может, месяца 2, может,3, но недолго. Когда она вернулась с расконвойного передвижения, я ее увидела, это было вообще что-то.
Она очень сильно изменилась, она очень сильно похудела, она стала замызганной. Она даже когда ходила, она ж работала в бригаде, она знает эту бригаду, там, осужденных, они ни на кого не смотрела. Она смотрела все время вниз.
И когда я с ней пыталась поговорить, «Наташ, ну что ж с тобой произошло?», туда-сюда, она тольок начинала мне рассказывать, у нее накатывались слезы на глаза и она от меня уходила. И, получилось у меня с ней поговорить.
Она мне рассказала то, что вот этот вот, кто у них там главный мужчина этот, то, что он их избивает, заставляет их заниматься сексом, и все в таком роде. А если ты отказываешься, он мог избивать их плетками, и, не знаю, всем.
ТРИ НАЧАЛЬНИКА
Кира Сагайдарова: Вот совсем недавно был случай. Они, правда не могут знать, что мы об этом знаем, но буквально месяца два назад начальник колонии сменился, у них там новые заморочки: они стали готовить закатки на зиму — огурцы они, там, катают на продажу в магазин.
Вот он пришел в колонию, ему че-то там не понравилось, не понравилось то ли качество, то ли че-то еще, он просто вывел ее на плац и еще одну осужденную, которая за это все отвечает. Поставил им банки с огурцами трехлитровые, и при всей колонии заставил это есть. Прям на плацу! И стоял улыбался.
Втроем они стояли и улыбались: Кемяев, Рыжов и Поршин.
Ирина Чермошенцева: В ИК-2 есть такой Кемяев, всем известный. Всем-всем-всем. Да, мне кажется, сейчас назови «Кемяев» — все прям задрожат. Ненормальный чуть с головой человек. Т.е.
, если попасть к нему в кабинет, у него есть такой шкафчик, он открывает его, достает красные боксерские перчатки, одевает и боксирует на женщинах. Т.е. он бьет неважно куда. Реально, вот, боксерскими красными перчатками. Женщина упала — он может еще с ноги куда-нибудь ударить, там, в живот, неважно куда, он не смотрит.
Я не знаю, к нему даже подойдет беременная женщина, и он не будет знать о том, что она беременна, он может вообще так избить, что может быть какой-нибудь там выкидыш или еще что-нибудь в этом роде. Т.е. сначала он начинает бить перчатками, а потом бить ногами. Т.е.
это у него в порядке вещей, у него такие профилактические беседы и работы. И если ты к нему в кабинет попадешь, ты по-любому оттуда не выйдешь не тронутая. Т.е. обязательно ты получишь у него в кабинете.
Ирина Носкова: Рыжов — начальник швейного производства. За невыдачу базы, которая дневная должна быть, он наказывает бригадиров бригады. А наказывает как: он может одеть всех в юбки, вывести на плац — с маршем с песнями будут гулять.
Может, если определенный бригадир приводит кого-то к нему в кабинет, он разворачивает лицом к стене, руки на стену, достает из шкафа доску, длинную такую, широкую, и начинает избивать осужденную.
Говорит: «Если еще раз тебя бригадир приведет ко мне, я тебя буду бить по голове!».
Источник: https://plimpa.livejournal.com/575193.html
«В тюрьме к тебе всегда будут обращаться на „ты“»: Светлана Бахмина о быте в женской колонии
В фонде мы реализуем сразу несколько программ для разных подопечных и разных случаев. Собираем дорожные комплекты для освободившихся женщин и детские комплекты для будущих мам из числа заключённых. Помогаем домам ребёнка при колониях: строим для них детские площадки, покупаем всё необходимое, привозим врачей, которые осматривают детей.
Работаем с ИК по всей России: Мордовия, Хабаровский край, Кемеровская область, Ростовская, Свердловская. Делаем мы всё это на пожертвования, иногда проводим благотворительные мероприятия, вроде творческих вечеров. К нам приходили выступать Людмила Улицкая, Лев Рубинштейн, Игорь Губерман, Андрей Звягинцев, Алексей Моторов и Виктор Шендерович.
Одна из наших новых программ — «Возрождение» — создана специально для женщин, которые выходят из колонии. Для тех, кто только готовится выйти, мы проводим мастер-классы по юридической и финансовой грамотности, тренинги по психологии. Некоторые женщины сидят не один год и даже не представляют, как изменилась жизнь на воле, например законы.
Они не знают, как правильно себя вести и защитить себя и своего ребёнка. Освободившимся мы помогаем справиться с самыми сложными первыми месяцами на свободе и привести свою жизнь в порядок. Если человеку оказывается совсем некуда идти, связываемся с кризисным центром и просим приютить нашу подопечную.
Мы сотрудничаем с несколькими такими центрами.
Был у нас случай, когда мама с ребёнком вернулась из колонии, а комната, которая ей принадлежала, в полной негодности. Видимо, в отсутствие хозяйки там ночевали бездомные.
Окон нет, дверей нет, везде грибок. Жить невозможно, а тем более с годовалым ребёнком. Мы начали срочный сбор денег, закупили стройматериалы для ремонта. Что-то она делала сама, в чём-то мы ей помогали.
Бывают и такие экстренные случаи.
Другая наша подопечная вышла из тюрьмы с ребёнком, ему месяцев восемь-десять. Кажется, в Краснодарском крае это было.
Мы её встретили с программой «Дорожный комплект», вручили рюкзачок со всем необходимым для мамы и малыша: памперсами, бутылочкой, игрушкой, оплаченным телефоном. Девушку звали, кажется, Олеся.
Проводили Олесю на поезд, она вернулась домой — а мама не пускает её в квартиру. Кроме мамы идти было некуда. Олеся в ужасе позвонила нам: мы оказались единственными, кто мог ей помочь.
Мы купили ребёнку Олеси лекарства, дали ей денег, чтобы она могла оформить необходимые бумаги: ей нужно было сделать документы на ребёнка и встать на учёт в пенсионный фонд, чтобы получить детское пособие. Жить она осталась у соседки, доброй пожилой женщины. Потом мы начали переговоры с мамой.
У них был какой-то личный конфликт, трудные отношения: Олеся всё же была не сахар. Нам пришлось выступить в роли психологов, что мы совсем не планировали делать. В результате как-то удалось договориться. Олеся пообещала хорошо себя вести, и мама сдалась. Но это случилось только после недели напряжённой борьбы.
И с такими нестандартными задачами мы сталкиваемся довольно часто.
Фотографии: Фонд «Протяни руку»
Источник: https://www.wonderzine.com/wonderzine/life/experience/236019-prison
Загрузка...
